ОпросТЕМЫСПРАВКАПоиск |
Люди и судьбыПо Инвалидной улице с еврейским мальчиком Фимой![]() ![]() Бобруйск таки кладезь талантов! И ни один шлимазл – как бы сказал коренной уроженец здешней Инвалидной улицы – с данным утверждением не осмелится спорить. Правда, уже много лет на бобруйской карте вы не найдете этого названия: Инвалидная переименована в Энгельса, а ее легендарных жителей – «таких здоровых и сильных, как у нас, еще можно было найти кое-где, но таких красивых – тут уж, как говорится, извини-подвинься» – давно нет на белом свете. Однако о них помнят и их любят: коммуниста Симху Кавалерчика, шустрого Берэлэ Маца, предприимчивого Нэяха Марголина… Существовали ли они в реальности? Уверена, что да. По крайней мере, увековечивший их в цикле новелл «Легенды Инвалидной улицы» Эфраим Севела никогда в творчестве не очерчивал границ, где кончается вымысел и начинается его собственная жизнь. «Я люблю этот юмор, я люблю этих людей, – утверждал он. – Я не скажу, что в моих «Легендах» документально, что вымышлено. Отвечу на вопрос так: в «Легендах» все искренне…» Сам Эфраим – известный во всем мире писатель, режиссер и сценарист – предстает на страницах книги этаким курчавым крепышом Фимой. Находчивым бобруйчанином до мозга костей! Давайте-ка с ним поближе познакомимся и узнаем, как из сорванца получился, по словам Иды Шагал – дочери Марка Шагала, «последний еврейский классик на земле». Мишпоха Драбкиных – Мой отец – кадровый офицер, коммунист, известный спортсмен, тренер по классической борьбе. Спорт-сменка и мама – в беге на дистанции с барьерами. Сильная, властная, она была крута на руку, и мне частенько доставалось по заслугам, – вспоминал в разговоре с журналистами «Международной еврейской газеты» писатель. А вот уже выдержка из «Легенд»: «На Инвалидной улице для каждого ребенка мама была — Бог. И моя для меня тоже. (…) Моя мама потом говорила (имеется в виду случай, когда Фима с другом Берэлэ попытались достать хлеб без очереди – прим.авт.), что это все из-за меня. Потому что я шлимазл и мне вечно не везет. Это ошибка природы, говорила мама, что я родился на Инвалидной улице, да еще в такой приличной семье…» Смех смехом, ирония иронией, а отношения с матерью у Севелы, поговаривают, в действительности были непростыми. Возможно, потому что он был «незапланированным» ребенком. Когда юная Рахиль забеременела, трое ее родных братьев поймали Евеля Драбкина и доходчиво объяснили ему, что он обязан жениться. Будучи уже известным, Эфраим Севела практически не появлялся в Бобруйске, разве что тайно. Опять-таки из-за матери. До сих пор местные шепотом рассказывают, что она покончила жизнь самоубийством, а писателю было крайне тяжело с этим смириться. Муж Евель пережил ее на много лет и умер в Америке почти столетним старцем. А их знаменитый сын, к слову, скончался через пять лет после этого – в 2010 году в 82-летнем возрасте. Чудеса бывают! Маловероятно, чтобы маленький Фима из-за этого или чего-то другого комплексовал. Он вообще был еще тем бесенком! Любил похулиганить и подраться. Никого не боялся, потому что был тренирован отцом – несостоявшимся артистом цирка. – Война стремительно приближалась к Бобруйску. Мы с матерью и сестренкой (отец с первых минут на фронте) едва успели бежать. А ночью взрывная волна немецкой авиабомбы, разорвавшейся рядом с мчавшимся на восток поездом, смахнула меня с открытой товарной платформы под откос. И швырнула в самостоятельную жизнь – суровую, беспощадную. Двенадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи, я впервые остался один. Без родителей. Без учителей... До 1943 года юный бобруйчанин бродяжничал, а затем стал «сыном полка» противотанковой артиллерии Ставки Главнокомандования. С войсками дошел аж до немецкого Нойбранденбурга. В родные пенаты вернулся уверенным, что вся семья погибла, никого не осталось… Думал продать дом и на вырученные деньги жить дальше. – Инвалидная улица сгорела почти вся. Ни домов, ни заборов. Только кирпичные фундаменты, поросшие травой, остатки обугленных бревен и сиротливые дымоходы русских печей, закопченных после пожара. И вы не поверите, потому что я не поверил своим глазам, наш дом стоял цел и невредим. И далее забор и большие ворота, на которых был написан тот же номер, что и до войны, и даже фамилия владельца. Моя фамилия. Вернее, не моя, а моих предков, – читаем в новелле «Все не как у людей» в «Легендах Инвалидной улицы». – Я открыл калитку. Кто же во дворе? Моя мама. Раз. Такая же, как до войны. Только очень плохо одетая. С косынкой на голове, она стояла, согнувшись над корытом, в котором пузырилась белая мыльная пена. Она взглянула на меня, не узнала и снова склонилась над корытом. Моя сестра. Два. Третьей стояла моя старенькая тетя Рива. Вот она-то меня и узнала. Заслонив рукой глаза от солнца, она долго вглядывалась в меня и спокойно так, будто это у нее не вызвало никакого удивления, громко сказала: «Кажется, это…» И она назвала меня тем самым уменьшительно-ласкательным именем, каким меня называли, когда я был очень маленьким. Я чуть не крикнул: «Да! Это – я!» Но ничего не сказал. Очевидно, вообще не мог выговорить ни слова. А вот уже другой отрывок произведения: «Лопни, но держи фасон» – Дело было зимой 1971 года. Тогда евреев не выпускали из СССР в Израиль, и как-то собрались много «отказников» – моих друзей, которым здесь выдали «волчьи билеты» – и решили от отчаяния устроить акцию протеста: захватить не что-нибудь, а приемную Верховного Совета! Естественно, пригласив западных журналистов. В последний момент я, из чисто дружеской солидарности, пошел с ними. Хотя совсем не имел ну никакого желания уезжать: я был известным киносценаристом, мои фильмы выходили раз в год, была кооперативная квартира в центре Москвы, дача и т.д. Но раз мои друзья протестуют – я не могу быть в стороне. Этакий рыцарь благородный… Следующее место действия – Израиль. Здесь Севела умудрился даже поучаствовать в войне Судного дня и подбить два танка. Закончилось многолетнее пребывание на земле обетованной тем, что писатель назвал ее «страной вооруженных дантистов» и отбыл в США. Правда, ненадолго. – Жил повсюду, где было интересно и хорошо. За годы скитаний объехал полмира, черпая сюжеты для будущих книг, сценариев, – комментировал свой космополитизм уроженец Бобруйска. Бесспорно, творчество Эфраима Севелы стало по-настоящему интернациональным. Его книги выдержали сотни изданий на различных языках, а фильмы вызывают интерес по сей день. Зефир из Бобруйска – В 1991 году я по приглашению Союза кинематографистов впервые за долгие годы эмиграции прилетел в Москву. С восторгом наблюдал, как зарождается новая жизнь, с треском ломается старая. Мне восстановили российское гражданство, Лужков дал квартиру. Я получил возможность делать кино. По собственным сценариям один за другим снял «Попугай, говорящий на идиш», «Ноктюрн Шопена», «Благотворительный бал», «Ноев ковчег», «Господи, кто я?». Огромными тиражами издавались мои книги. – Я тихо, с волнением прошел в комнату, – делился с одним бобруйским изданием Валерий. – Севела встретил меня открытой улыбкой, глаза его блестели, даже слезились. «Валера, вы из Бобруйска, точно?» Писатель шутил… Я присел рядом с его кроватью и стал рассказывать, пытаясь побыстрее изложить все, о чем так долго заранее думал. Чтобы уложиться в 5 минут. Лихорадочно стал доставать из сумки сувениры, подготовленные для него. Это была статуэтка бобруйского керамиста, моего друга Олега Ткачева, созданная специально для писателя на мотив его книги «Мама», фотографии с кладбища, где похоронена мать писателя, и сегодняшней улицы Энгельса. Достал коробку бобруйского зефира… Последний его по-настоящему развеселил: «Весь мир знает, что у меня диабет, поэтому мне никто никогда еще не дарил зефир. Спасибо, Валера!» С этого момента наше общение стало совсем непринужденным, я и не заметил, как пролетел целый час… *** Другие статьи рубрики
|
Последние комментарии
4 года 3 недели назад
4 года 12 недель назад
4 года 24 недели назад
4 года 37 недель назад
4 года 41 неделя назад
4 года 46 недель назад
5 лет 4 недели назад
5 лет 12 недель назад
5 лет 14 недель назад
5 лет 34 недели назад